«ТЫ ТАК НЕ ШУТИ. АРМЕНИЯ  — ЭТО СЛИШКОМ СЕРЬЁЗНО»

Осип Мандельштам оказался в Армении в 19З0-ом, на тот момент он уже десять лет как не писал стихов. И вот «орущих камней государство» вернуло в его сердце и уста поэтическое слово. Андрей Битов, начитавшись Мандельштама и наслушавшись сокурсника Гранта Матевосяна, едет на прародину великого Айка в 1967-ом и пишет одну из главных книг своей жизни —  «Уроки Армении». А спустя чуть больше десяти лет, в 1978-ом, наслушавшись Битова, начитавшись Мандельштама и познакомившись с творчеством Матевосяна, в рабочей командировке в Армении оказывается другой писатель   — может, чуть менее известный, но не менее талантливый — Юрий Карабчиевский. В стране камней, среди армян, он, российский еврей, испытал удивительное чувство  — чувство Родины и домашнего очага. И неспроста его повесть «Тоска по Армении» оказалась в сборнике под названием «Тоска по дому».

Карабчиевский Юрий Аркадьевич (1938-1992) — поэт, прозаик, литературовед, хотя по профессии инженер-электронщик. Работал в биологических и медицинских лабораториях, а с 1974 года — рабочим по ремонту электронных приборов. Считает себя вечным и постоянным москвичом. Точный и лаконичный стиль его прозаических произведений появился благодаря воздействию технического образования. Опыт подобной  работы Карабчиевский считал очень важным для писателя. Плюсов было несколько: жизненный, можно сказать, живой материал, необходимый для творчества, а также избавление от комплекса неполноценности перед людьми других специальностей, потому что писательство не считалось работой. 

И вот инженер-электронщик, который не попал ни в Польшу, ни в Венгрию, летит в Армению, считая, что «всё взаимосвязано в этом мире» и «где-то там, за Кавказом, в загадочной и вожделенной стране, существующей (для Карабчиевского. — Прим. авт.) как литературный факт, в городе, описанном русскими писателями, — вдруг обнаруживается институт, вполне себе реальный, какой-нибудь «био-гео». Незадолго до этого напарник — бригадир Олег — «утешает»: «Не грусти... Ну был я в Венгрии. Ничего хорошего. Жара...» и предлагает Юрию — Армению. На что Карабчиевский отвечает: «Ты так не шути. Армения — это слишком серьезно. Для меня Армения знаешь... Лучше не надо».

Но всё было решено, и в в папке у Олега уже лежала бумага с  печатями  — направление в страну, к которой так серьезно и ответственно относился Карабчиевский.

В самолёт он берёт с собой книгу, название которой не упоминается, но подготовленный читатель сразу догадывается, кто автор.   «Это книга об Армении  — замечательная вещь, я читал её по меньшей мере дважды сначала до конца и ещё многократно в отрывках»,  — пишет Карабчиевский. Эта книга нужна ему не для того, чтобы читать, но чтобы «в промежутках между двумя существованиями несколько раз раскрыть и закрыть и как-то подготовить своё восприятие».

Карабчиевский время от времени будто бы ведёт диалог и с Мандельштамом, и с Битовым.  Например, увидев вывеску на армянском, он сравнивает: «Буквы, действительно, очень красивые, правильно сказано о них в этой книге, и в той, первой, её предварявшей, и в тех, всё начинавших стихах»,  — пишет Юрий Аркадьевич.

Или вот ещё цитата: «Я слишком много думал об этой поездке. Шутка сказать — Армения! Просто так, сел, прилетел. “Думал, возьму посмотрю, как живёт в Эривани синица”. Какая, кстати, синица, что он имел в виду? Быть может, в Ереване это и выяснится? Приезжаешь в Ереван, смотришь — синица. Ага, говоришь, значит, вот оно что. Теперь понятно, про это как раз и стихи».

В контекте вспомним и самого Мандельштама:

Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,

Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра.

И почему-то мне начало утро армянское сниться;

Думал — возьму посмотрю, как живёт в Эривани синица,

Как нагибается булочник, с хлебом играющий в жмурки,

Из очага вынимает лавашные влажные шкурки...

Ах, Эривань, Эривань! Иль птица тебя рисовала,

Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала?

Карабчиевский, автор нашумевшего эссе «Улица Мандельштама» (1970), признаёт, что для многих в России Армению открыл именно О. Э. (так сокращённо называли Осипа Эмильевича!): «Сначала стихами, затем «Путешествием», а затем уже, по порядку чтения, так часто обратному написанию, — «Четвёртой прозой». Говоря это, писатель имеет в виду, что мандельштамовская Армения — это не просто топоним, точка на карте, это тяга и близость, это особое состояние и... «неизвестное силовое поле», которое оказывается истинно родным в процессе вчувствования. Автора это удивляет до восклицания, что же «она делает с человеком, Армения», а читатель «Тоски по Армении» понимает, что через призму другой страны писатель ищет себя и обретает и по сути пишет «Тоску по России». Тоска по России — по родине-матери, по очагу, по тому состоянию, которое можно описать поговоркой «где родился, там и пригодился», но... тогда, в семидесятых, не пригодился Карабчиевский и стал жертвой сначала «внутренней эмиграции», затем переехал в Израиль.

Анализируя стихотворение Карабчиевского, написанное в 1968 году, можно утверждать, путь писателя к предшественнику Мандельштаму и обретение его были нелёгкими, мы наблюдаем внутреннюю борьбу: «Избави, Господи, от тени Мандельштама, / от на груди моей зияющего шрама  <…> Оставь мне, Господи, мою немую душу».

Карабчиевский, которого друзья и соратники считали во всём максималистом, максимально «увлечён» Мандельштамом. В этом же ряду достойное место занимают Маяковский, Битов, Матевосян с его «Мы и наши горы», с которым ему предстоит познакомиться в Армении и о котором он много слышал от Андрея Георгиевича.

Карабчиевский, еврей по национальности, кровью чувствует, что такое геноцид. Это явилось подтемой повести «Тоска по Армении», которая была написана в 1978 году в результате командировки писателя по своей прямой специальности в эту интересную страну. Произведение было напечатано впервые в 1980 году в ежеквартальном русском межконтинентальном журнале литературы, искусства, науки и общественной мысли «Грани», который издавался во Франкфурте-на-Майне. В Советском Союзе нельзя было выносить национальный вопрос на всеобщее обсуждение, а Карабчиевский был «свободен» в выражении чувств в своей «Тоске». В период распада СССР и эпохи гласности состоялась первая публикация на советском пространстве: журнал «Литературная Армения» опубликовал повесть в двух номерах — №7 и №8 1988 году.

Из произведения мы видим, что национальная принадлежность писателя в некоторых жизненных ситуациях создаёт некоторые трудности и смущает его. Ему не всегда хочется говорить людям об этом. А в Армении он понимает, что чувствует себя намного проще и легче, в этой далёкой стране не выделяют евреев, они такие же люди, как и русские, армяне, украинцы и многие другие.

Повесть Карабчиевского показывает нам проблему переосмысления национальных и мировоззренческих концепций автора, поиск своего собственного видения и ощущения окружающего мира и людей.

Впервые в произведении об этом упоминается в вопросе армянской женщины — Цогик Хореновны: «Места много, — говорит она. — Все дети разъехались, я одна осталась. Это хорошо, что вы приехали, теперь мне будет компания. Значит, вы — Олег, а вы — Юра. Оба русские? Вы тоже русский?».

Автор называет этот вопрос первым и главным, заданным ему в Армении. «Русский?» — спрашивает старая женщина. — «Нет, — говорю я, улыбаясь, — еврей». После этого ответа ничего не произошло, абсолютно ничего. Армянка ни словом, ни жестом не дала понять, что он не такой, как все, что он другой. Наоборот, она с улыбкой произнесла очень важные для Юры слова, признав в нём «своего», близкого: «А я и смотрю: совсем армянин, почему по-армянски не разговаривает, нет, думаю, наверно, еврей, вот Олег русский, это сразу видно...».  

И так легко и светло стало Юрию, что он перестал чувствовать напряжённость и неловкость. Глаза стали застилать слёзы благодарности и умиления от этой лёгкости.

Именно с этого момента Юрий Карабчиевский, благодаря людям с ярко выраженным армянским национальным мышлением, стал сравнивать судьбу двух таких наций, как еврейская и армянская. Здесь хорошо отслеживается тема геноцида этих народов, а также проблема национальности писателя. В Армении автор находит понимание и поддержку. Такое отношение вызывает огромную благодарность. Ведь именно это чувство способствует восприятию писателем интернационального мира и проявлению подсознательного начала его национальной принадлежности. Дух армян не сломлен такими трагическими событиями, наоборот, он стал ещё более стойким. Писатель  понял, что хотя бы ради этого стоило приехать в Армению, получить духовную подпитку от жителей Еревана.

Карабчиевский нашёл много схожего между двумя народами, но отметил также и существенные различия. Армяне гордятся своей национальной принадлежностью, своей страной, при этом они не стали ненавидеть прочие народы, они проявляют уважение ко всем людям. Находясь абсолютно в любом месте или стране, они всегда готовы кричать с гордостью о том, что они армяне. Однако это полностью противоположно еврейскому и русскому менталитету. Самооценка этих народов весьма различна: если армяне полны мужества и гордости, то такие же громкие высказывания от русских и евреев принимают несколько пародийное и анекдотичное значение. Поэтому писатель даже испытывал острую зависть к армянам.

Собственное мышление Карабчиевского сформировалось в результате влияния двух совершенно различных сфер — русской и еврейской. В результате стал рассматриваться вопрос о связи языка и национальности.

Конечно, в Армении говорят на русском языке, но в нём присутствует значительный акцент. Кроме того, многие русские слова используются не совсем верно. Да, смысл от этого искажается, но при этом проявляются особенности армянского мышления, что весьма интересно и необычно. Автор говорит на русском языке, но он не родной ему по крови, поэтому он считает, что этому языку не хватает судьбы. Ведь какой бы вклад в него не вносили другие народы - французы, поляки, армяне, евреи, его судьба останется судьбой лишь русского народа. Получается, что русский язык для писателя одновременно и такой близкий, и такой далёкий, но, тем не менее, чего-то не воплотивший. Но между тем писатель гордится, что он еврей и русский одновременно, когда простая буфетчица, отметив, как много хлеба взяли Олег и Юрий, говорит: «Русские любят много хлеба». И тут Карабчиевского охватывает новое осознание, окрашенное какой-то детской радостью: «Мы — любим, мы — русские...» «Надо было приехать в Армению, чтоб почувствовать себя настоящим русским, и не уже, и не беднее оттого, что еврей, а, наоборот, богаче и шире». Писатель чувствует главную благодарность к армянам за это ощущение, которое можно назвать откровением. 

И вот, он, как и Битов, везде пьёт в кругу гостеприимных армян «ми хат сурч» — «одну штуку кофе», учится считать на армянском и различать замысловатые буквы. И снова слышится далёкое и близкое мандельштамовское:

Дикая кошка — армянская речь —

Мучит меня и царапает ухо.

Хоть на постели горбатой прилечь:

О, лихорадка, о, злая моруха!

Литературный критик Сергей Костырко национальную принадлежность Карабчиевского определил так: «Еврей — по крови, русский еврей — по судьбе, русский — по языку, по культуре, по литературе, в которой работал и которую сам создавал».    

Ещё о языке автор задумывается в момент, когда забрёл на чужбине на кладбище. Сидя на окрашенной лавочке возле могилы, он читает надгробную надпись: «Как люб мне язык твой зловещий, твои молодые гроба, где буквы — кузнечные клещи, и каждое слово — скоба!». Это наталкивает его на мысль, о чём же думает армянский писатель, когда пишет на неродном языке? Здесь — на русском. Сам себе Карабчиевский множество раз в произведении задаёт вопрос: «А по-русски ли я мыслю?» Ведь из еврейского языка он знает лишь несколько слов. Для него даже маленькая фраза на еврейском языке, пусть не совсем понятная, иногда звучит тепло и проникновенно, а аналогичная русская — холодно и бессмысленно.

Армянский язык описан как насыщенный и почти физически ощутимый. Писатель многократно прибегает именно к дословному переводу, чтобы более точно переводить оригиналы. Карабчиевский всё время пытается понять, где же находятся общие грани национальности и языка. В произведении не раз играет в слова. В эту игру играли практически все литераторы, которые побывали в Армении. Занятие это оказывается нелёгким, ведь армянский язык весьма специфичен, плотен. Но уже спустя короткий промежуток времени писатель с удовольствием смотрит и слушает по телевизору исполнение народных армянских песен без музыкального сопровождения. Хотя язык он ещё не выучил, звучание этих песен кажется ему гармоничным и прекрасным, он всё понимает.

Дальше — больше. Телефонный разговор на армянском языке Карабчиевский уже воспринимает непосредственно, без какого-либо перевода. А говорит с ним не кто иной, как известный армянский писатель Грант Матевосян, встреча с которым произвела неизгладимое впечатление. Именно в этот момент он понимает, как эта речь легка, остра и иронична. Именно легка! Карабчивеский до знакомства читал книгу Матевосяна «Мы и наши горы» и размышлял, от какого литературного и бытового пласта отталкивался тот, определяя удел армянского писателя в «провинциализме, пересказе, перепеве с национальным орнаментом», и вся «эта поверхность и вторичность должна особенно резать глаза в переводе».

Все рассуждения канули в небытие, едва Карабчиевский раскрыл книгу Матевосяна: лёгкая радость от осознания, что в книге присутствуют все компоненты высокой прозы  — стиль, ритм, точность рисунка, подлинность персонажей, окрасила день. Радость эту Карабчиевский назвал просто, ёмко и навсегда: Грант Матевосян... ГРАНТ МАТЕВОСЯН! Заслуженное место, конечно, в этом отводится мастерскому переводу с армянского на русский.

Поскольку писатель не знает своего родного языка — идиша, он начинает считать себя несколько несовершенным в своём языковом мышлении. И это несовершенство не показывает его национальный характер. По его мнению, отчеством автора является язык, на котором он пишет. Вот и выявляется несоответствие — человек, еврей по национальности, а пишет на русском языке, значит, является русским писателем. Ведь другого языка, кроме русского, он не знает. «Какой же ещё мне родной, когда я никакого другого и знать не знаю?..» — задаёт он вопрос. Писатель задумывается, а что если бы его родным был идиш. «Страшно подумать! — размышляет он. — «Шолом-Алейхем», — в мозгу мотается колокол. «Шолом-Алейхем» — туда-сюда, двойной, но один и тот же звук. И как будто локтями упираешься в стены, душно, накурено, полутемно, а за дверью свежий воздух и свет, которые смертельны для глаз и легких...».

Ещё автор обращает внимание на то, что в Армении очень редко употребляют отчество, чаще всего в присутсвии русских или по отношению к ним или для них.  Объясняет этот феномен Карабчивеский врожденным чувством слова и ещё царственной простотой отношений. Армяне отличаются тем, что большинство из них знают свой родной язык и неплохо владеют русским.

Языковым диссонансом  определяется двойственность творчества и мировоззренческих, а также эстетических взглядов писателя.

Много всяких размышлений окутывали Юрия Карабчиевского в этой рабочей поездке, а ко всему этому подвела армянская национальная действительность, её языковой феномен. Именно здесь очень остро стоит проблема исторических и территориальных ценностей. И только благодаря этому автор понимает, что такое родина. Благодаря Армении, он постигает собственные национальные ценности. И уже, как Мандельштам, как Битов и как любой настоящий армянин, глазами ищет Арарат — такой близкий и далёкий, который специально для него отчётливо виден: не каждому открывается эта великая гора.

Елена ШУВАЕВА